Калитка у церковной ограды оказалась открытой, а церковный староста помнил, что после службы он закрыл ее. У церкви белел крест, дерево еще не успело потемнеть и обветриться. На крест пасечник даже не взглянул, а Иван Спиридонович приостановился и быстро трижды перекрестился.
– Что ты мешкаешь, быстрее!
– Куда ты меня торопишь?
– Дело важное, идем. Открывай церковь. Ключи от храма церковный староста носил при себе. Запасной комплект находился дома, в ящике стола под телевизором. Он, ничего не понимая, даже не задавая вопросов, словно находился под гипнозом, открыл тяжелый замок и, держа его в левой руке, потянул на себя дверь. Пахнуло воском, запах был густой. Ноздри пасечника хищно затрепетали, этот запах он любил, он его всегда радовал.
Ивану Спиридоновичу же показалось, что запах в церкви какой-то не тот, что-то необычное, гнетущее есть в воздухе, наполнявшем храм.
– Чего тебе, говори, – прижимая холодный замок к груди, спросил церковный староста.
– Пошли.
– Куда? Мы пришли.
– Веди в церковь. Боишься, что ли?
– Я ничего не боюсь, со мной Господь наш.
– Тогда чего стал? Пойдем на колокольню.
– Звонить, что ли? Так не всенощная же сегодня. Или стряслось что?
– Идем, расскажу.
Мужчины вдвоем поднимались на колокольню. Иван Спиридонович тяжело дышал, ему не хватало воздуха. Последний раз он поднимался на колокольню два месяца тому назад, когда показывал рабочим, где надо починить ступени.
Деревянные ступени из широких толстых досок пронзительно скрипели, повизгивали. Держась за стены, церковный староста поднимался выше и выше.
– Ну, открывай люк, – услышал он голос пасечника.
Все происходило в кромешной тьме, даже свет в храме Иван Спиридонович не зажег. А почему не зажег, он и сам этого не знал.
Тяжелый деревянный люк поднялся и громко упал на мокрые доски настила. На мгновение луна выскользнула из-за туч, яркая, белая, похожая на кусок сыра. Испуганные голуби и вороны кружились над колокольней. Вороны истошно каркали. Иван Спиридонович дрожал и не от пронзительного холодного ветра, а от леденящего душу страха. “Зачем он здесь? Что ему надо?” – эти вопросы вертелись в его голове.
Пасечник тоже выбрался на площадку, стоял, дыша глубоко и ровно.
3 – Ну, говори, – дрожащим голосом произнес Иван Спиридонович.
– Что тебе говорить? – – Как это что, зачем мы здесь?
– Ты еще не понял? – ласково произнес пасечник и засмеялся.
Белые широкие зубы зловеще сверкнули, отразив неверный свет луны. Птицы закричали еще громче, вороны сорвались со старых деревьев, растущих вокруг церкви. Они метались по небу, словно черное густое облако.
Пасечник покачивался из стороны в сторону, стоял, уперев руки в бока.
– Так значит, ты не понял, зачем мы здесь?
– Нет, и не догадываюсь даже, – бормотал Иван Спиридонович, – я даже не знаю, почему послушался тебя, сидел бы сейчас дома.
– Ты не мог не послушаться меня.
– Почему?
– Ты живешь на белом свете последний день, последние минуты. Хочешь – помолись Богу, а если не хочешь молиться своему Богу, то прямо сейчас иди к нему, – и пасечник развел руки в стороны.
Иван Спиридонович видел, как пальцы пасечника зашевелились и руки медленно стали сходиться. Они были устремлены к его шее. Иван Спиридонович отшатнулся.
– Боишься смерти? Все вы смерти боитесь, – ласково бормотал пасечник, надвигаясь на церковного старосту всей громадой своего тела.
Церковный староста сделал еще один шаг назад, колени подогнулись. Пасечник вцепился руками в церковного старосту, приподнял его, потянул вначале на себя, а затем резко бросил в проем. Иван Спиридонович перевернулся в воздухе. Пасечник негромко и беззлобно хохотал – так смеется человек, играющий с котенком, мягким, пушистым, ласковым. Раздался удар, тяжелый, с глухим хрустом.
Даже не закрывая люк, пасечник принялся спускаться вниз, что-то невнятно бормоча себе под нос. Он прошел рядом с трупом церковного старосты, лишь немного скосив глаза на безжизненное тело старика, вышел за калитку и растворился в темноте улицы.
Вороны и голуби, испуганные ночным появлением людей, понемногу стихли, возвратившись на свои прежние места: кто на колокольню, кто в гнезда на деревьях, кто под крышу церкви.
Майору Брагину поспать не дали и в эту ночь. Его разбудил настойчивый звонок.
– Товарищ майор, – услышал он голос дежурного офицера, – тут у нас ЧП.
– Не понял, – прошептал в трубку сонным голосом Брагин и принялся тереть глаза. Он нашарил на тумбочке будильник. – Вашу мать! – рявкнул Брагин в трубку злым голосом. – Что, подождать не могли?
– Не могли, товарищ майор. Сейчас еду к вам, все расскажу. Буду через пять минут, одевайтесь.
Жена Брагина чертыхнулась, проклиная мужа, его работу, сослуживцев и гадкую безденежную жизнь. Майор одевался быстро. Дежурный офицер позвонил в дверь через шесть минут. Майор с еще не зажженной сигаретой в зубах открыл дверь.
– Что у тебя, старлей?
– Товарищ майор, Анатолий Павлович, есть две новости, одна плохая, вторая еще хуже.
– Говори, не тяни кота за хвост. И дай мне зажигалку.
Старлей дал майору прикурить, и они сбежали по лестнице к дежурному уазику. Майор забрался на заднее сиденье.
– У нас опять труп и есть один потерпевший – в реанимации с поломанными ребрами и сотрясением мозга. Ждут утра, чтобы перевезти в Минск.
– Кто в реанимации?
– Слепой Игорь Богуш.
– Ди-джей, что ли?
– Он самый. Отделали его, Анатолий Павлович, по полной программе. Если бы женщины вовремя не обнаружили его между домом и магазином на улице Садовой, было бы два трупа.