Голос ангела - Страница 46

– И что?

– Остались довольны, удивились, что такой человек не в столице живет, а у меня остановился, хотя из Борисова до Минска всего-навсего час езды, если электричкой. А на машине так еще быстрее.

– Хорошо у вас здесь, – произнес Холмогоров.

– Было до этого, – сокрушенно покачал головой Иван Спиридонович. – В последний раз у нас священника в войну убили.

– Немцы?

– Свои, партизаны, за сотрудничество с оккупантами. А какое там сотрудничество? – старик озлобленно хихикнул и сжал кулаки. – В школе закон Божий преподавал при немцах. Подкараулили его партизаны возле леса и выстрелили в спину, попали прямо в сердце. Побоялись ему в глаза смотреть. А он старенький был, такой, как я сейчас. Немцы похоронили его возле церкви сами, потому что партизаны листовку в городе повесили, мол, кто похоронит, тому смерть. Я сам ту листовку не видел, но люди рассказывали.

– Пойду к реке схожу.

– Вам удочку дать?

– Нет, я не рыбак. На воду посмотрю, посижу на берегу. Может, что и надумаю.

Старик не спрашивал, надолго ли Холмогоров задержится в Борисове или скоро уедет. Не спрашивал, какие у него тут дела, почему он здесь оказался. Ему было в высшей степени лестно, что Холмогоров остановился в его доме. Старик понимал, что такому человеку, пожелай он, лучшее место в гостинице выделят и сам мэр на вокзале встречать станет.

Холмогоров легко поднялся, неторопливо направился к реке, уклоняясь от низко распростертых ветвей яблонь. Иногда советник патриарха поднимал руку, пальцы прикасались к яблокам.

– Андрей Алексеевич, яблоки-то рвите, ешьте. Много их уродилось.

– Красивые больно, – оглянувшись, бросил Холмогоров, закрывая за собой калитку.

Холмогоров сидел у реки, смотрел на тростник, на яркую воду. Место было красивое. Наверное, поэтому здесь и положили бревно. Под ногами поблескивали пивные и бутылочные пробки, втоптанные в землю. Но при всем при этом тут было сравнительно чисто: ни битого стекла, ни бумаг, ни даже окурков. “Странно все это, – думал Андрей, – сатанисты.., оклад.., звонок мне в Москву, человек, подаривший оклад, не объявляется. А где же сам оклад, у кого он сейчас?"

Холмогоров вытащил бумажник, извлек фотографию. Снимок, на котором оклад был изображен полностью, забрала милиция, как и негативы. Снимок же, получившийся лишь наполовину, майор Братин разрешил взять Холмогорову. Андрей рассматривал плохо получившуюся фотографию – света мало, а вспышка не сработала.

"Гроздья винограда, о которых говорил отец Михаил, видны отчетливо, а вот кресты я бы не разглядел, не скажи он мне о них. Где-то нечто похожее я уже видел… Надо вспомнить, где и при каких обстоятельствах. То, что оклад старинный и ему не менее четырех веков, это несомненно. Возможно, это даже пятнадцатое столетие. А вот гнезда от драгоценных камней”.

Низко пролетела, коснувшись воды, чайка и тут же взмыла вверх, сжав в клюве небольшую трепещущую рыбку.

"«Человек – это мыслящий тростник» – так говорил Паскаль. Да, выразительно сказано, – глядя на сухой шелестящий тростник, подумал Холмогоров. – Но есть и другая фраза: “Человек – всего лишь влюбленный прах”. И то и другое – правда, как правда и то, что человек – творение Бога, искушаемое сатаной. Классификаций существует множество… Совсем не обязательно, что убийцы отца Михаила – сатанисты. Хотя в понимании милицейских чиновников сатанист – понятие очень неопределенное. Но даже мне пока нечего им возразить, ведь знаки, нарисованные на стенах храма, могли исполнить только сатанисты. Они не подделка, рисовал человек знающий, рука у него набита. Но настоящих сатанистов в маленьком городке быть не может, их порождают мегаполисы. Чтобы стать сатанистом, надо получить хорошее образование, пресытиться философией, начитаться книг по психологии, оккультизму до омерзения. А тут и книг таких не отыщешь. Лишь сатанист в истинном понимании этого слова мог сознательно поднять руку на священника, если только мотивом не послужила личная месть. Отец же Михаил – не тот человек, который мог нажить себе врага. Да и церковный староста знал бы, если бы священник кого-нибудь обидел или переспал с чьей-то женой или дочерью. Такое случается среди клира. В моей практике, – вспомнил Холмогоров, – был священник, отказавшийся поехать и причастить умирающего, потому что тот никогда до этого не ходил в церковь и не был крещеным. Сын умершего убил священника. Пришел с охотничьим ружьем в дом и выстрелил с порога священнику в грудь”.

В пальцах советника патриарха подрагивала фотография, небольшая, девять на двенадцать.

– Оклад… – проговорил Холмогоров. Когда он произнес это слово многократно вслух, то ему показалось, будто от него осталось лишь одно слово – клад. “Оклад – ценность, но опять-таки для специалиста, знающего ему цену. Священник всегда самый большой в городе знаток церковной утвари, но даже отец Михаил не сумел определить ценность оклада, звонил мне. В городе никто не мог представлять себе его истинной ценности. Так что пока нужно забыть об окладе”. Подумав так, Холмогоров резко спрятал фотографию в бумажник, чтобы больше не смотреть на нее.

Майор Брагин не был особо разговорчив с советником патриарха, сказал ему прямо:

– Вы занимайтесь своими делами по церковной части, а убийство расследовать станут мои люди. Они для этого специально обучены.

Поэтому деталей, выявленных в ходе следствия, Холмогоров не знал. Но он присутствовал при том, когда убитого доставали из ямы, и он, как обнаруживший тело, подписывал протокол. Опись вещей, найденных при мертвом священнике, составляли при нем.