Голос ангела - Страница 15


К оглавлению

15

– Профессиональный аппарат в руках любителя – хуже мыльницы. Так что ты сними, – поспешил успокоить Андрей провинциального священника. – Сфотографируй оклад с обеих сторон и не забудь положить что-нибудь для масштаба – спичечный коробок или линейку.

– Понял! – воскликнул Михаил Летун.

– Сфотографируй и вышли мне.

– А почему бы тебе, Андрей, не наведаться ко мне? Небось, редко из Москвы выбираешься?

– Наоборот, – сказал Холмогоров, – редко в Москве бываю. Тебе повезло, что застал меня. Три дня как приехал и, наверное, через неделю уеду на север.

– Жаль, – вздохнул протоиерей, – давно не виделись. Моя супруга тебе поклоны шлет.

– И ты ей кланяйся, – у Холмогорова дернулись в улыбке губы.

Холмогорова всегда забавляла манера функционеров и провинциальных священников изъясняться. И те и другие пользовались в своей речи абсолютно неживыми выражениями и образами. Было понятно, матушка не стоит рядом с протоиереем и не бьет челом в пол, а просто говорит: “Передай привет”.

– Места у нас здесь красивые.

– Некрасивых мест не бывает, – вставил Холмогоров.

– Конечно, все Божье творение, все по его умыслу и велению создано.

Холмогоров опять улыбнулся. Эту прописную истину он знал с детства и никогда в ней не сомневался в отличие от протоиерея, который был в свое время и пионером, и комсомольцем, а в армии даже пытался вступить в партию. Но тем не менее протоиерей был человеком честным и добродушным.

– У нас здесь река красивая.

– Березина, – сказал Холмогоров, глядя на книгу, лежащую на его письменном столе. – Кто ж Березину не знает? Она хоть и небольшая, но знаменитая.

– Так ты приедешь? – осведомился протоиерей.

– Бог даст, будет время – обязательно наведаюсь.

– Я передам супруге, что ты обещаешь быть у нас.

– Передай, – сказал Холмогоров. Поговорив еще немного об общих знакомых, погоде и здоровье, пожелав друг другу всех благ, протоиерей и Холмогоров распрощались. И странное дело, усевшись в кожаное кресло, Андрей абсолютно ясно представил себе протоиерея Михаила, маленького, щуплого, с серебряным окладом в руках, и его супругу, пышногрудую женщину с постоянным румянцем на щеках. “Наверное, сейчас бегает по дому и размышляет, как сфотографировать ночью этот оклад. Яркого света, наверное, у него нет, а того, что в фотоаппарат вмонтирована вспышка, он, скорее всего, не подозревает”.

И, надо сказать, размышления Андрея Холмогорова были недалеки от истины. Михаил с матушкой принесли в большую комнату две настольные лампы, зажгли люстру, расстелили на журнальном столике белую ткань. Матушка смахнула пылинки с почерневшего оклада, а отец Михаил, далеко отставив фотоаппарат, пристально вглядывался в маленькие циферки, мелкие, как муравьи.

– Матушка, глянь, что там написано – тридцать шесть или тридцать четыре?

Матушка поднесла черный фотоаппарат прямо к глазам:

– Тридцать шесть, – убежденно сказала она.

– Значит, ничего не получится, – скорбно заключил священник, – на сатанистов, будь они неладны, всю пленку извел, а на святую вещь не хватило.

– А может, хватит? – произнесла матушка. – Помнишь, дочка внука привозила, так тогда тоже тридцать шесть было? А фотографий получилось тридцать восемь.

– Все в руках Божьих, – произнес священник, нажимая на кнопку.

Полыхнула вспышка, которая на мгновение ослепила и испугала священника и матушку.

– Как думаешь, получилось?

– Все в руках Божьих, – протокольно произнесла женщина.

– Еще разок попробую.

– Ты забыл положить коробок.

Отец Михаил долго вертел в пальцах коробок, предупреждавший, что спички в руках детей – источник повышенной опасности и причина пожара. Затем хотел положить коробок в середину оклада, но матушка запричитала.

– Понял, понял, – сказал священник и положил коробок рядом с окладом.

Изготовился, привстал на цыпочки и вдавил кнопку. Фотоаппарат судорожно щелкнул, и внутри зашелестела, сматываясь, пленка. Вспышки не было.

– Ладно, завтра куплю другую и пересниму.

Супруга священника матушка Ольга принялась расспрашивать мужа о том, какими путями серебряный оклад оказался в их доме. Отец Михаил никогда не имел тайн от жены. Он рассказал все, как было, о Григории Стрельцове, лишь не назвал его имени, а та, зная городские новости, рассказала мужу все, что ей было известно.

Глава 4

Тюремный срок Самсона Ильича Лукина закончился. Он мечтал об этом моменте, и в мечтах каждый раз он рисовался ему по-новому. Казалось, будет ярко светить солнце, будут петь птицы, когда он наконец перешагнет линию, отделяющую неволю от свободы. Но все произошло куда проще. Время заключения вышло, истекло, и Самсон Ильич даже почувствовал легкую грусть, поняв, что завтра ему выходить на свободу. Он весь вечер просидел в библиотеке, листая книги, прощаясь с ними, зная, что на этот раз будет куда осторожнее и уже ни за что не попадет за колючую проволоку.

– Этих лет не было, – шептал себе Самсон Ильич, – я вычеркну их из своей жизни. Ни радости, ни горя они мне не принесли.

Дольше всех он рассматривал американскую книгу “Древнерусское ювелирное искусство”. Лукин знал, что не пропадет на воле. В отличие от других заключенных, он никогда не связывал себя в мыслях с тем местом, какое занимал в жизни. Встречал он и тех, кто только, в тюрьме начинал ощущать себя человеком, почувствовав власть над людьми. Лукин же надежно обеспечил себе тылы, уходя в тюрьму.

Его освободили до обеда. Моросил мелкий неприятный дождь, небо заволокли хмурые тучи. Прощаться с Лукиным пришло все начальство. Жали руки, шутили, желали больше никогда не свидеться. Самсон Ильич чувствовал, что никто не желает ему зла, никто не таит на него обиду. Помог он многим и никому не сделал плохого.

15